Петр Айду: «Я полюбил железо»
Перед концертом «Реконструкция утопии» музыкант и руководитель Музыкальной Лаборатории Петр Айду рассказывает о забытой эпохе советского авангарда и размышляет о том, откуда мог бы появиться русский Кейдж и почему нельзя слушать музыку через колонки.
— Пётр, ты потомственный музыкант в третьем поколении, обладатель множества наград, выпускник и преподаватель консерватории (по камерному ансамблю!). Как ты можешь играть на собранном из мусора органе в красных трусах или иметь что-то общее с предметом под названием «стулофон»?
— Затея эта из области аутентичного исполнительства и моих исследований барочной музыки, а не от каких-то панковских идей. Задача была восстановить то, что происходило на музыкальной периферии 20х годов советской России. Вот почему пришлось делать стулофон и прочие смешные и странные вещи.
А красные трусы — это я просто не успеваю переодеться с предыдущего номера, где я — такой гибрид физкультурника и пианиста. Образ, может быть, нереальный, но описывает настроения 20-30х годов — эдакий «суперчеловек», который и на рояле играет, и физкультурой занимается.
— А что тебя подтолкнуло выбрать именно эту эпоху?
— Когда я учился на композиторском факультете в консерватории, у меня всё время был вопрос — на что можно опираться в своей деятельности? В советском, сталинском и пост-сталинском воспитании были вычеркнуты эти страницы — 20-30е, вторая волна авангарда — и образовалась брешь. В результате авангардная музыка 60-70х годов в России вся опиралась на западные корни, американские. Приходилось ориентироваться на чужие, не совсем понятные традиции. Было ощущение, что на Прокофьеве, Скрябине, Шостаковиче и Рахманинове всё закончилось… Мне захотелось раскопать эти традиции. Люди, которые этим занимались, к сожалению, уже умерли — но совсем недавно. Был азарт исследователя: всё это вещи настолько забытые и потерянные — найти какую-то статью про шумовой оркестр 20х — почти такое же удовольствие, как раскопать какую-нибудь глиняную табличку, сделанную до нашей эры.
— Если бы эпоха 20х не была вычеркнута из музыкальной истории, то какой бы стала музыка 50х в СССР?
— Можно взять в пример Америку, где в начале века были всё те же настроения. Недавно я читал у Бредбери, как космонавт летит на Марс и напившись, играет на гребёнке. А это один из основных инструментов в шумовом оркестре, аналог инструмента «казу».
Конечно, вряд ли достаточно вульгарные и кустарные шумовые оркестры сами по себе могли создать что-то по-настоящему интересное, но если бы их не задавили, то, возможно, появился бы русский Кейдж.
То же и с электроникой. Вся электронная музыка, которая делается тысячами разных людей в России — вся она делается на американских технологиях, не на своей почве. А наши разработки когда-то были очень смелыми и передовыми. Могла возникнуть какая-то альтернативная платформа для электронной музыки. Остались только такие рудименты, как синтезатор АНС, чуть ли не первый в мире такой аппарат. Или тот фрагмент записи рисованного звука, который мы показываем в «Реконструкции»: документальный кусочек чистой музыки, трек, который Андрей Смирнов нашел год назад на антресолях в какой-то студии. Плёнка из случайно уцелевшего архива, каких-либо других следов этого явления, к сожалению, нет.
— В этом проекте половина участников — профессиональные музыканты, а другая — это артисты нашего театра. Как ты их отбираешь? Какие должны быть качества? Чувство ритма? Хорошая фигура? Умение играть на щётке?
— Два года назад я организовал встречу для сотрудников театра, где рассказывал, как, что и зачем мы хотим сделать. Кто-то заинтересовался, и это главный критерий — заинтересованность. Ничего полезного и интересного в этом проекте для драматического актёра нет. Надо, конечно, произносить тексты, но обычным человеческим голосом — что, кстати, не всегда получается. К сожалению, актёр побеждает человека, неожиданно для него самого. Интересно это тем людям, которые находятся на границах профессий. К примеру, когда человек из циркового мира становится вдруг драматическим актёром. Кстати, самые сложные партии исполняют те, у кого меньше всего музыкальных знаний и не самый тонкий слух.
— Какие же партии самые сложные — бычий пузырь или стулофон?
— Нет, ну бычий пузырь можно даже ребёнку дать. А вот сыграть на швабре или исполнить партию гобоя из Девятой симфонии Бетховена на бутылочках и аптекарских пузырьках — это трудно довольно. Но мы стараемся… Получается всё равно плохо.
— Но весело.
— Но напряжённо. Мы стараемся делать хорошо, а у нас не получается. И в этой попытке, как мне кажется, и должна появиться энергия творчества — та самая, которая заставляла рабочего металлурга идти в кружок играть на инструменте.
— Какую музыку ты для себя нашел в последнее время?
— Позавчера слушал Slayer с большим удовольствием… Последнее время почти не слушаю музыку. И сам ничего не ищу. Иногда кто-то что-то приносит. Более того, меня раздражает прослушивание музыки через диффузоры, динамики, усилитель.
— А как ты слушаешь диски, если не через усилитель и динамики?
— Вот видишь, ты даже не представляешь как это возможно… Последнее время у меня появилась мысль, что если посмотреть со стороны, вся музыка воспроизводимая динамиками — это не музыка рояля или других инструментов, а музыка этих самых динамиков, которые пародируют разные звуки инструментов, у них это здорово получается. В какой-то момент я себя поймал на том, что я слушаю динамики.
Это ещё связано с современной ситуацией, когда всё, что угодно, можно найти на Ютубе. Всё превращается в бесконечное прослушивание коротких отрывочков, и бесконечное разнообразие становится поразительным однообразием.
— Как ты считаешь, в каком виде могло бы существовать популярное народное музицирование сегодня?
— Это малоизученная ещё область. Её по-разному называют. Некоторые называют это «треш» — но не в смысле тяжелой музыки, а в смысле «мусор», самодеятельность в интернете. Мне кажется, это и есть народное творчество, потому что оно доступно всем. Начиная с новогодних сцен голых пьющих людей, а заканчивается фильмами, видеоартом и ещё неизвестно чем. Это огромная прослойка, которая влияет.
В таком жанре музыка присутствует всегда, потому что нужен какой-то шум, но музыкальных идей там нет — весь смысл либо в тексте, либо в каком-то ещё приколе. А акустических радостей там быть не может.
— «Реконструкция утопии» — это музейный экспонат или это может быть применимо сегодня? Как вид досуга, например?
— Так или иначе, это существует. Я постоянно нахожу следы шумового движения в сегодняшней жизни. Что-то сохранилось в провинции. Например, если набрать всё в том же Ютубе «шумовой оркестр», можно найти записи, как в школах на детских утренниках учительница играет на пианино, а дети трясут какими-то штуковинами в такт. Это остатки, отголоски тех самых шумовых оркестров. В 30-х идеи стали прятаться в детское творчество. Как Хармс стал писать для детей, также и здесь. Это была своего рода тихая заводь.
…но никаких призывов я не имел в виду. Может быть, это повлияет на чье-то сознание, и человек через двадцать лет что-то сделает… На меня же повлияло.
— Известно, что большой барабан — из МХТ, замечательный орган из фруктовых ящиков построил Иосиф Файн, старинный киноаппарат предоставила «Кинопередвижка Николая Ефремова». А остальное? Откуда железо для марша металлистов?
— Железо — это со свалки… До сих пор не хватает нескольких нот, наверное, мы никогда не закончим этот оркестр собирать: звучание ноты зависит и от размера куска железа, и от плотности, от всего. В целом, чем больше «инструмент» — тем ниже он звучит. В нашем металлургическом оркестре использовано железо, латунь и дюралюминий. Я играю на «металлоломофоне»…
— То есть ты шел по свалке, стучал палочкой по кускам железа и покупал то, что правильно звучит?
— Да, именно так. Что-то в Москве стало плохо с металлоломом. А мне железа не хватает. Поэтому если у кого-то есть непонятное железо — сообщите. Тема с железом стала для меня важной. Я полюбил железо и вижу в нём много акустических перспектив, которые уже не связаны с реконструкциями. Оно само по себе источник — новых, самостоятельных музыкальных идей.
— Новый концерт будет отличаться от предыдущих?
— В деталях… На этот раз сыграю Вышнеградского на двух роялях один. Это, конечно, цирковой номер, который может не получиться. Сальто-мортале.
Беседовали П. Филиппова, Н. Розенбаум
Фото — Дарья Марчик